Психолог Татьяна Конрад: Продолжая кормить людей, мы только укрепляем в них выученную беспомощность

Во время Евромайдана Татьяна Конрад активно работала в психологической службе. В апреле прошлого года, с началом российской агрессии, она вернулась в родное Запорожье, чтоб организовать там волонтёрскую психологическую службу для работы с переселенцами, бойцами АТО и их семьями. Волонтёров, которые сейчас вошли в состав “Ассоциации специалистов по преодолению последствий психотравмирующих событий", женщина координирует до сих пор. В интервью INSIDER Татьяна рассказывает, что происходит с переселенцами, которые не становятся героями статей об успешной жизни на новом месте, сколько таких людей в ее родном городе, и как это число можно уменьшить.

— Работая с беженцами уже больше года, вы отмечаете, что в каждой “волне” приехавших с Донбасса люди разные. В чём эти различия?

— Мы составляли картину на основании собственного опыта. У психологов была точка дежурства в МЧС, где люди регистрировались и расселялись, так что многие переселенцы прошли через наши руки. И действительно, в зависимости от периода, когда люди приезжали, они совершенно по-разному себя вели.

Из Славянска в мае прошлого года люди приезжали в шоковом состоянии. Они плохо вообще понимали, что происходит. Там почти не было политического аспекта. В основном ехали мамы и бабушки с детьми.

В июне начал приезжать Донецк и Луганск. Люди приезжали полными семьями. В это время была объявлена мобилизация, и в Запорожье решили, что те, кто приехал, должны стать на учёт в военкомат и подлежать мобилизации, как и наши мужчины. Но когда в места локального поселения начали приходить военные комиссары, мужчины с Донбасса перестали ехать в Запорожье. Не знаю, куда они выезжали, но здесь их стало гораздо меньше. Тогда же стали приезжать жёны с детьми, которые скрывали, где их мужья. Но у нас были отдельные группы для деток, и те, конечно же, рассказывали. Особенно “приятно” было слышать: “А мой папа хохлов бьёт”. При этом мама пыталась оформиться, как мать-одиночка, чтоб получать материальную помощь.

Это была двуслойная волна. Приезжали те, кого можно назвать люмпенами - с низким уровнем образования, жившие на пособия. Они селились кучно, сразу просили еду и другую помощь. Штабу волонтёров пришлось установить критерии получения продуктов: например, сперва люди должны были зарегистрироваться. А второй слой этой волны — достаточно благополучные семьи, которые пытались перевезти сюда бизнес или сразу найти работу. Эти люди сразу поняли, что на Донбассе настоящая война, что им там не выжить. И даже если некоторые из них собирались после окончания войны вернуться на Донбасс — всё равно решили, что на новом месте нужно работать, как-то внедряться. Они старались миновать волонтёров, полагаясь на свои силы. Это был донецкий и луганский средний класс.

В августе была еще одна, очень большая волна. В этом потоке уже было много людей с агрессией к Украине.

— Это во время Иловайска?
— Раньше, после Саур-Могилы. Тогда мы “выгребали” очень много, агрессия направлялась и на нас. В это же время летом в местах локального поселения стали появляться подростки, которые пытались рассказывать про "ЗНР", Запорожскую народную республику. Это были дети переехавших, которые в телефонном режиме оставались в контакте со своими друзьями на оккупированной части. Таков результат пропаганды в "ДНР" и "ЛНР". Приходилось применять жёсткие меры, люди сообщали в милицию, потому что здесь мы такого точно не хотим.

Осенью часть людей вернулась на Донбасс — зимовать, за тёплыми вещами, или из-за страха потерять квартиру. Потом часто звонили, просили оттуда забрать. Сейчас переселенцев уже почти нет, хотя после закрытия дорог МЧС опять просит нас выделить людей для дежурства, якобы опять люди пойдут. Но сейчас мы уже больше ориентированы на адаптацию людей на новом месте.

— Она успешна?

— Есть проблемы. Одна из них — люди мало хотят работать. Говорят, что нет работы, что не готовы идти на маленькую зарплату, или что хотят работать только по своей специальности. Но в итоге я вчера была в одном общежитии, где живут переселенцы. Из 36 человек работает один.

Вот ещё пример: международная организация Save the children сделала детские уголки, чтоб переселенцы с детками могли их там оставить и идти работать. Мы искали людей, которые в этих уголках оставались бы с детьми играть, за зарплату. Пришел кто? Местные. Переселенцы не захотели там работать. Но с радостью приводят туда своих детей.

Или вот в Васильевке (райцентр за 60 км на юг от Запорожья, - INSIDER) Центр занятости позвал нас провести семинар для переселенцев. Из Донбасса туда приехали несколько тысяч человек. И знаете, сколько в городском Центре занятости стали на учёт? Семь человек. На семинар пришли пятеро.

Вообще же в Запорожье и области, по моим субъективным ощущениям, вливаются в новую жизнь не более 20% приехавших.

— На что надеются остальные?

— Часть ждет, когда сможет вернуться. Часть вообще не готова что-либо делать. К сожалению, много пьющих. А в целом — люди разбалованы. Мы тесно сотрудничаем с фондами ООН, ОБСЕ, с другими организациями. Они регулярно выделяют им большую помощь. Но, продолжая кормить людей, мы только укрепляем в них выученную беспомощность. Когда военные действия в Украине только начинались, в марте прошлого года к нам приезжали грузинские коллеги. Они рассказали, что во время грузино-абхазской войны 1992-1993 годов на территорию Грузии выехало много беженцев (около 250 тысяч человек, — INSIDER). Для них построили специальные городки. У этих беженцев уже дети родились и выросли, а народ живёт в позиции жертвы: все им должны, сами они ничего не делают. Люди, которые этим озаботились, изменили структуру социальной помощи — и народ начал как-то вливаться.

— Что именно изменили?
— Сделали очень жесткими условия получения пособий. По аналогии с пособиями по безработице: их выдают только на протяжении определенного срока, а дальше — сами.

— Волонтеры из “Станции Харьков” при общении тоже говорили, что люди не хотят работать из-за низкой по сравнению с Донецком зарплаты, другие причины находят. И к ним продолжают относиться, как к чужеродному телу. Они и в Харькове не вливаются в большинство.

— Чтобы влиться на новом месте, над этим нужно работать. Я жила и в Киеве, и во Львове, и в Днепропетровске, и в Запорожье — там, где была работа. И пускай это было сознательное решение — всё равно, чтобы влиться, я что-то делала. А когда переселенцы просят о психологической помощи и не в состоянии даже доехать в кабинет к психологу, чтобы с детками позанимались… “Я не знаю города, у меня нет денег, я не могу вам позвонить”, хотя по городу множество телефонов-автоматов, с которых можно звонить бесплатно. Город может принимать, может не принимать — но он точно не будет выстилать красную дорожку. Самим нужно работать.

— А Запорожье — принимает?

— Не очень. Сейчас поспокойней, а в прошлом году было много претензий, что все носились с переселенцами и забывали о местных жителях. Например, власть устраивала детям переселенцев пышные праздники, их в садики брали без очереди. При этом есть люди в городе, которые своей очереди годами ждут. В Запорожье вообще много социальных вопросов.

Вторая волна агрессии к переселенцам была, когда в город стало приходить много похоронок. Это скорее было перенаправление эмоций. Ведь война — на “их” территории, там гибнут ребята. Эти бессилие и злобу кому передать? Вот и перешло всё в “вы виноваты”. Но сейчас это прошло.

— Как в будущем может происходить интеграция переселенцев — при условии, что они не вернутся? В той же Германии — примере очень успешной интеграции — люди из Западного и Восточного Берлина до сих пор читают разную прессу, разница между “осси” и “весси” видна невооруженным взглядом. Не окажется ли, что переселенцы превратятся в общество, закапсулированное в местах локального проживания, в таких условных гетто?

— Территориально гетто нет. Даже места локального проживания — это 1-2 этажи в общежитии, где сверху и снизу живут запорожские люди. Вокруг транспорт, город. Это не закрытый район.

Что касается интеграции, то думаю, что отдельная интеграция переселенцев не имеет смысла. Если мы будем интегрировать переселенцев, то у меня вопрос: а что делать с запорожцами? Что делать с семьями, где погибли ребята, и теперь жены-мамы должны тянуть за двоих? Что делать с ребятами, которые возвращаются с ранениями, не позволяющими работать на прежних работах? Вопросов множество, и выдернуть только переселенцев — искусственная штука. Думаю, намного легче станет, когда появится больше рабочих мест.

Вообще же для интеграции нужно установить экономическую зависимость. Хотите жить на пособие от государства — сдайте экзамен на знание истории и языка. Это работает в любой эмигрантской стране. Точно так же стоит работать с беженцами. Бесплатные курсы изучения украинского языка есть во многих городах. Во Львове крымские татары сами попросили организовать им курсы летом, чтоб дети могли подучить перед началом школы. Думаете, в Запорожье на курсы из переселенцев кто-то записался? Нет.

— Как работает служба психологов? Поддерживает ли государство, опираетесь на гранты или на местные власти?

— Местные власти в Днепропетровске помогали, сразу же выделили помещение на въезде в город. Теперь там различные службы работают, “Помощь Днепра” занимает четыре этажа. В Запорожье же 90% всего, что делалось для переселенцев, добывалось, “выжимая” из власти. Наш мэр Александр Син вообще заявлял: “Везите их в Днепр, Коломойский всех принимает”. У мужиков, которые возили сюда беженцев на своих машинах, сорвало крышу, и они захватили пионерские лагеря, которые не использовались. Так вопрос жилья для беженцев решали. Наша служба помещение снимает в коммерческом здании, для платы за аренду нашли спонсора.

Государству, у меня такое впечатление, это не очень интересно. Важней всего для чиновников — отчитаться, и они отчитываются, что в бюджете на текущий год расходов на работу с психологами не заложено. Уже больше года идет война в стране, уже следующий бюджет приняли. Странно, что такого не предусмотрено.

Сейчас мы нашли к государству другой подход: проводим курсы для их специалистов. Ведь у наших ребят за это время опыт работы накопился огромный, квалификация высока.

Ищем гранты, но получается не совсем хорошо: во-первых, нет навыков, во-вторых, этим нужно заниматься постоянно. Поэтому выхода два: чтоб волонтерить, нужно или самому хорошо зарабатывать, или чтоб тебя кто-то содержал. Есть семьи, в которых муж зарабатывает, а жена волонтёрит. И за себя, и за мужа.

— Какой представляете идеальную ситуацию?

— Когда я училась на курсах в Израиле, беседовала с коллегами. На моё замечание, что в Украине законодательная база вообще не рассчитана на помощь людям (только если ты совершенно неспособный инвалид), они сказали интересную вещь. Там большой процент законов внесён “снизу”, от общественных организаций. Потом государство даёт задачу, а реализует её общественная организация. Какую-то часть за счёт бюджета, какую-то — через поиск грантов. Этот принцип мне симпатичен. Понятно, что через какое-то время в Украине сформируется система сотрудничества между государством и подобными гражданскими организациями. Но есть и накопленная усталость. Исчерпав внутренние ресурсы, многие волонтеры уходят.

— Хоть в чём-то за год легче стало?

— Стало по-другому. Если раньше мы приезжали к военным, и они говорили: “Девочки, чем вы нам можете помочь? Мы такое прошли!”, то теперь нам сразу говорят: “Девчёнки, нужна помощь этим и этим”. Благодаря "Волонтёрскому десанту" и Татьяне Рычковой мы достучались до Минобороны и сейчас работаем с мобилизованными. Они к нам прислушиваются, говорят: “Наши друзья демобилизовались и сказали, что когда психологи приезжали и дали им несколько советов, упражнений — помогли разгрузиться — им это было очень в помощь. Поэтому подскажите нам сейчас, сразу. Чтоб мы не ждали вас на передовой”.  За год изменился социальный статус психологов в стране, это стало социально значимой профессией. Раньше думали, что к психологу могут ходить только идиоты или неудачники. Сейчас понимают, что психологические услуги могут оказывать лишь специалисты, а не каждый встречный-поперечный.

Среди переселенцев изменилось то, что стали обращаться взрослые за помощью. Стали понимать, что нужна помощь в интеграции, в семейных каких-то проблемах. Думаю, здесь главное в том, что до них стала доходить информация. Наша психологическая служба, “Ассоциация специалистов по преодолению последствий психотравмирующих событий”, действует по всей стране. Нас огромное количество, есть действующие члены, есть волонтеры. Думаю, всего около тысячи человек по всей стране, к которым можно обратиться, и они бесплатно квалифицированно помогут. И переселенцам, и раненным с их семьями, и семьям погибших. Благодаря тому, что люди об этом узнали, стало легче. Хотя, конечно, накопилась усталость, как у всех от этой войны.

Антон Семиженко для INSIDER