Мы плохо знаем своих переводчиков, что уж говорить о западных. Тем более, если это слависты, исследователи и филологи. Конечно, имя таким легион, но и там попадаются фигуры, о которых знают и которые пользуются авторитетом в целом мире, даже вне профессиональных кругов. И Роберт Чандлер как раз из таких.
Английский поэт и эссеист, Чандлер более всего известен как переводчик с русского: "Жизнь и судьба" Гроссмана, "Дубровский" Пушкина, отдельные тексты Лескова, но главным образом – Андрей Платонов, именно этот факт не устает безгранично удивлять ценителей и специалистов и тут, и там. Ведь Чандлер со всей очевидностью и упорностью дает понять: "Непереводимых текстов нет".
Чандлер - дважды лауреат Американской ассоциации преподавателей славянских и восточноевропейских языков за лучший перевод года, впервые – именно за перевод платоновского "Джана". Он составитель самых разнообразных антологий для самых авторитетных западных издательств (Penguin и т.д.), соредактор английской версии журнала "Стороны света", преподаватель колледжа Королевы Мери.
В интервью INSIDER Роберт Чандлер рассказал о сути русского фашизма, Платонове, британской литературе и Украине.
- Роберт, скажите, как так сложилось, что британский мальчик, имея столько возможностей для реализации, вырос и стал одним из самых авторитетных переводчиков с русского на английский, переводя в диапазоне от Пушкина до Гроссмана? Удивительная траектория судьбы, нет?
- Менее удивительная, может быть, чем вам кажется. В 1960-х годах русский язык преподавали во многих английских университетах, институтах и даже в школах. Мой первый преподаватель был добрым и чувствительным старым эмигрантом. Я начал изучать русский язык, когда мне было 15 лет.
- Это значит – еще в школе? Вас сразу "зацепило", или любовь пришла позже? Быстро овладели разговорным языком?
- Зацепило сразу. Главным образом от того, что преподаватель был хорошим и добрым. И первые месяцы мы учились только на слух - ничего не читали, ничего не писали. Такой метод учебы для меня был новым, оттого и увлекательным. Мы слушали и пластинки, где читали Ахматова, Вознесенский. Конечно, это было малопонятно, но, тем не менее, очень интересно!
- Можно ли сказать, что славистика на Западе всегда в какой-то мере была идеологической научной сферой? Насколько в ней, например, были заинтересованы государственные структуры: узнать лучше образ главного Другого, понять, "подобрать ключ"? Или это скорее миф?
- Очень важным для нашей славистики было то, что в 1950-х годах, когда у нас все ещё существовала общая воинская повинность, наши власти приняли мудрое решение. Если будет война с Советским Союзом или Китаем, считалось, что нашим войскам нужен будет запас людей со знанием, соответственно, русского и китайского языков.
В течение нескольких лет молодые мужчины с талантом к изучению языков имели возможность учиться им: при строгой дисциплине, вместо обыкновенной военной службы. Многие из моих преподавателей в университете выучили русский язык именно таким образом.
 |
| Фото из личного архива Роберта Чандлера |
- Зная так хорошо русскую литературу – и особенно литературу ХХ века – Вы были готовы к тому, к чему Россия пришла в последние годы? Русская литература о таких вещах свидетельствует: о таких особенностях национального характера, таких вывертах и повторениях истории; она обладает прогностической функцией? Ведь русская культура все же в огромной мере именно литературоцентричная.
- Это меня не особенно удивило. Мой старый друг, искусствовед Игорь Голомшток, автор книги "Тоталитарное искусство", ещё задолго до распада Советского Союза утверждал, что после коммунизма в России возникнет фашизм.
- А Вы думаете, что сейчас в России именно фашизм, классический фашизм? У Вас есть прогнозы, какой финал у всей этой ситуации, что ждет Россию в дальнейшем?
- Я не пророк. Скажу только, что в России теперь какой-то особый постмодернистский фашизм. Вместо одной чёткой идеологии – одновременное присутствие удивительного множества взаимно противоречивых идеологий.
- Нельзя не спросить Вас о переводах Андрея Платонова. Если с Пушкиным, Лесковым и Гроссманом все ещё хоть сколько-то понятно, то вот Платонов совсем невероятная история – неужели это возможно? Передать новояз, дать ощущения того ирреального контекста, показать, что и в новой советской литературе это было что-то совершенно особенное? Бродский когда-то написал, что этот писатель "непереводим и, до известной степени, благо тому языку, на который он переведен быть не может". Что про это думаете?
- У Бродского много таких остроумных и незабываемых полуправд. Платонов, как и Шекспир, переводим. Но воспроизвести его язык – конечно, это огромная работа. У меня много помощников, много учёных, которые мне все время советуют. Каждую фразу я читаю вслух множество раз, и по-русски и по-английски.
"Котлован", например, я перевёл дважды. В первый раз, 25 лет тому назад, я работал практически на ощупь, а во второй раз - уже с несколько большим пониманием значения его деформаций языка. Интересно, что переводчик Платонова на голландский язык сделал абсолютно тоже самое. Об этом я узнал только недавно. Я никогда не слышал о том, чтобы один и тот же переводчик два раза переводил один и тот же роман. А то, что два переводчика так поступают, со всей очевидностью свидетельствует о величине Платонова. Такие усилия предпринимают только для величайших писателей.
- Как думаете, советская литература – прямая наследница классической русской литературы (сейчас все чаще озвучиваются такие мысли), или же это изобретение какой-то новой традиции, полный разрыв с предыдущей эпохой?
- Часто кажется, что какое-то новое культурное явление – совершенно новое. А несколько десятилетий спустя корни этого "нового" уже гораздо легче обнаруживаются. Платонов был самоучкой, но начитанным самоучкой. Конечно, он кое-чему научился у Лескова, у Гоголя, у Достоевского, даже у Пушкина. И то же самое с другими. Маяковский, например, был одним из самых поздних романтиков.
- Читаете ли Вы литературоведческие материалы, когда переводите? Например, Платонов – там ведь с десяток авторитетных интерпретаций существует, часто диаметрально противоположных. Такие исследования творчества Вам скорее помогают или наоборот – сбивают, мешают?
- Я часто принимал участие в платоновских семинарах и конференциях, в Питере, в Москве. Мне необходимо читать исследования таких учёных, как Е. Яблокова и Н. Корниенко, работы О. Меерсона. Особенно мне помог "Путеводитель по "Котловану" Натальи Дужиной. Со всеми этими учёными, да и со многими другими, мы часто переписывались. С Ольгой Меерсон, которая преподает в Штатах, мы близко сотрудничали, работая над "Джаном" и "Котлованом". Это мне дало очень много.
- Одна из антологий, которую Вы составляли, называлась "Русские новеллы от Пушкина до Буйды", что, конечно, говорит о Вашей осведомленности и в новейшей русской литературе. Кого бы Вы могли там выделить, за кем пристально следите, активно читаете? И вдогонку – знаете ли что-то о современной украинской литературе или вообще – об украинской литературе как таковой?
- Нет, я на самом деле мало осведомлен в новейшей русской литературе. Это оттого, что я медленно перевожу, и времени, чтобы читать, у меня мало. И я все еще погружен в советскую эпоху. Из современного, того, что читал, люблю "Первое второе пришествие" Алексея Слаповского. Я уже давно прочитал этот роман, но он остается у меня в памяти. Еще люблю некоторые рассказы Юрия Буйды и отдельные стихи Марины Бородицкой. По-украински я, к сожалению, не читаю, но у меня впечатление, что Сергей Жадан – великий поэт. Кое-что из его поэзии переведено на английский язык и, наверно, хорошо переведено. Очень бы хотелось читать все-таки подлинники.
 |
| Фото с Facebook Study Center Vasily Grossman |
- Вы и сам поэт. Как, на Ваш взгляд, обстоят дела в английской поэзии? Поэзия как таковая все еще продолжает оставаться местом поисков серьезных художественных смыслов или проза (большая) тут ее затмила?
- Трудно сказать. Современная английская поэзия – это узкий и замкнутый мир. Есть хорошие и серьёзные поэты, например, рожденный в южной Африке шотландец Дэвид Блек (D.M. Black), но они остаются малоизвестными.
- Вы живете в Лондоне и наверняка следите за британской литературой. У нас в достаточном почете продолжает пребывать Букеровская премия (что не скажешь про другие национальные литературные премии): ее лауреатов читают, ей доверяют. Тот же Барнс, Каттон, Этвуд, Исигуро, Мэнтел, Мартел. А кого бы Вы могли особенно отметить из тех британских писателей, которые сейчас активно пишут?
- Лучшие романы последних пятидесяти лет, на мой взгляд, написала Пенелопа Фитцджеральд. За один из них - "На воде" - она и получила Букер в 1979 году. Она пишет удивительно кратко и тонко. И написала восемь романов. Первые – отчасти автобиографические, последние – исторические. Действие одного из последних, The Beginning of Spring ("Начало весны"), происходит в Москве в 1913 году. Просто не верится, что она в течение всей своей жизни провела только две недели в Москве!
- А других букеровских лауреатов отслеживаете, стараетесь читать романы-триумфаторы? За последние годы кто-то понравился?
- Нет, времени, увы, не было.
- Британские интеллектуалы и события последних полутора лет в Украине – как Вам сейчас видится их позиция? Был и остается полновесный проукраинский консенсус по поводу происходящего, или все не так просто, и сейчас, по прошествии времени, настроения меняются?
- Мне кажется, что и в Англии, и в других западноевропейских странах и интеллектуалам, и политикам неохота думать об Украине. Даже тем, которые вполне, на сто процентов, осуждают действия Путина, не ясно, как лучше реагировать. К тому же, в мире есть и другие кризисы, особенно в Сирии и Ираке. Даже идиотский и ненужный кризис еврозоны служит поводом, чтобы не думать об Украине. Об этом я глубоко жалею.
- Как, по Вашим наблюдениям, среда славистов-русистов воспринимает русско-украинскую войну? Нет ли попыток оправдать действия России в силу того, что профессиональные интересы у них лежат в этой плоскости: они ездят в страну, просто очень любят ее, ее культуру? Такого нет? "Когнитивного диссонанса" не возникает?
- Знаете, я не заметил прямо много "попыток оправдать" действия России. И не заметил возникновения некого "когнитивного диссонанса". Но я не знаю, сколько славистов молчат или смягчают свои высказывания, сколько они сами себя цензурируют, боясь, что им не дадут очередную визу или не впустят в нужные архивы. Я, на самом деле, не знаю, как часто это бывает.
- Какие у Вас ближайшие переводческие планы? Может, есть планы-мечты – такое, что очень хочется сделать, но пока – в силу разных причин - не выходит?
- Очень хочется вернуться к "Чевенгуру" Платонова! А сейчас заканчиваю работу над двумя книгами, которые имеют определенное отношение к Украине. Одна - это гениальные, лирические и остроумные "Воспоминания" Тэффи, где она описывает свою самую последнюю поездку по стране: от Москвы через Киев, Одессу и Новороссийск - в Константинополь. А вторая - это "Портреты без рам", последний сборник стихов Льва Озерова, который в Киеве родился. Это уникальная книга – "портреты" в верлибре разных писателей и других известных личностей. Он пишет будто бы свободно, будто бы необдуманно, а на самом деле каждая деталь точно и тонко выбрана. И портреты получаются живыми и незабываемыми.
Редакция выражает искреннюю благодарность Марку Белорусцу за организацию данного интервью.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
Марк Белорусец: Я не вижу сейчас в России больших писателей, которые искренне бы поддержали режим
Елена Костюкович: Плохой роман Умберто Эко лучше хорошего романа Марининой
Юстина Чеховська: Переклад — єдиний можливий спосіб продовжити життя книзі
Максим Стріха: Націєтворчої місії перекладу, на жаль, ще не вичерпано
