Художница о жизни в Керчи: Нам навязывали, что украинцев не существует, что это просто падаль

Мария Куликовская – молодая художница, для характеристики творческого и интеллектуального статуса которой наиболее точно подходит избитая формулировка из социальных сетей "в активном поиске".

Мы встретились в художницей, чтобы поговорить о текущем, наиболее масштабном проекте в ее биографии. Куликовская решила сочетаться браком с шведской художницей Жаклин Шабо, чтобы выявить и, по возможности, побороть те дискриминационные для украинцев нормы, которыми встречают потенциальных иммигрантов бюрократические аппараты стран Западной Европы.

11 января художницы поженились в шведском городке Мальме. Теперь Куликовская занялась получением вида на жительство в Швеции, попутно фиксируя все те унижения и несправедливости, с которыми сталкивается на каждом этапе процедуры. Затея уже обрастает  правозащитными и арт-инициативами.

Разговор состоялся утром 27-го февраля, когда все новостные ленты разрывались от сообщений о захвате неизвестными админучреждений в Крыму. Поэтому разговор начался именно с Крыма, о жизни и нравах которого уроженка Керчи Куликовская говорит со знанием дела.

- Сегодня трудно думать о чем-то, кроме событий в Крыму. Поэтому первый вопрос о том, какие настроения преобладают среди живущих там людей?

- Мой папа в один из дней траура, вышел в город, чтобы приспустить флаг и отдать почести погибшим. С ним вышло еще 20 человек. Их всех побили. Причем били в том числе взрослые женщины и пожилые бабушки. Представьте: молодого парня, который пел гимн, избили каблуками по голове.

Это спровоцированная агрессия против украинского народа. В какой-то степени их можно понять - во время Второй мировой войны в Керчи велись самые ожесточенные бои, море было красным. Сейчас большинство живущих там – дети военных, героев Советского Союза, которые боролись с фашизмом. Они знают, что были ОУН-УПА, которые боролись за независимость Украины в составе немецкой армии, поэтому сейчас они ненавидят все, что связано с Украиной. И это передается из поколения в поколение.

Фото PinchukArtCentre

- Ты понимаешь, что в головах у крымчан, выходящих на пророссийские митинги?

- Я из семьи, в которой всегда очень критично относились к любым системам и режимам, поэтому мне сложно понять, что в головах у этих людей.

Когда я была маленькой, боролась со школьной системой. Нам навязывали, что украинцев не существует, что это просто падаль, а украинский – дебильный язык. Так говорила моя классная руководительница – филолог русского языка и литературы. Это при том, что я училась в лучшей гимназии города с очень высоким уровнем обучения.

Я была единственной в школе, кто называл себя украинкой. Хотя, по сути, я не знаю, кто я. Моя мама – украинка, семья папы была расклучена и сослана в Сибирь, а его отец – болгарин. Но ведь это вообще не имеет никакого значения. Будь я даже афроамериканкой, живя в Украине, я бы сказала, что я украинка.

- Мы много говорим о том, что необходимо вести диалог с Крымом, но никто точно не знает, как. Какие аргументы могли бы сработать?

- Я тоже не знаю. Жить там практически невозможно. У 90% молодых людей, которые живут в Керчи, максимальная зарплата – 1,5 тысячи гривен при ценах как в Киеве. Каждый второй – наркоман. У них просто нет условий для нормального существования, поэтому наши высокие материи им до одного места.

В 90-е местная интеллигенция, среди которых было много евреев и русских, эмигрировали. Еще часть людей, которые не согласились с этим жалким существованием, поехали на заработки. Из тех, кто остались очень немногие способны критично мыслить. Все смотрят телевизор, в основном российские каналы, где полнейшее зомбирование.

Керчь очень похожа на Донецк. В те же 90-е тут был разгул бандитизма. Те кто успели наворовать и не сел в тюрьму сейчас живут шикарно. А остальные, с зарплатой в полторы тысячи гривен, озлоблены на них.

В эти три года режима Януковича все очень напоминало 1990-е, когда отстреливали людей, забирали бизнес. Там очень варварские законы существования, поэтому иногда мне кажется, что интеллигентным способом там невозможно чего-то добиться.

Bottega Gallery

- Как настроены крымские татары? Глядя на ситуацию из Киева, кажется, что именно на них стоит возлагать надежды по защите Крыма.

- Там постоянно идет борьба по национальному признаку. У татар обида на русских, а у русских – на татар за то, что они приехали и вели себя не всегда корректно. Таких межнациональных вопросов много и я, наверное, не в праве их даже комментировать.

Когда мои родители начали строить дом в пригороде Керчи по соседству заселялись татары. У них не было ничего – только пустое поле и трое детей. И они жили у нас.

Мы вместе играли, спали, ели. Мы праздновали их Рамадан, они - нашу Пасху. Когда я болела тетя Диляра, а она медсестра, делала мне уколы, сидела со мной. Я была как член их семьи - понимала татарский язык, а они говорили на русском.

Я никогда не задумывалась о том, что между нами вообще есть какая-то разница.

Но другие татарские детишки кричали мне вслед не очень приличные слова. Говорили, мол, ты русская, а мы русских ненавидим. Откуда они это берут? Они ведь маленькие и даже не знают, что это такое. Просто слышали это в семье.

- Ты была в Швеции во время самого драматического этапа Евромайдана. Как реагировалитам на происходящее в Украине?

- Я старалась там распространить правдивую информацию. Объясняла, что здесь не фашисты и убийцы, а протестуют обычные люди. Даже там было очень много дезинформации от российских каналов, и мы старались бороться с этим.

Я была очень приятно удивлена, как нас поддерживали швейцарцы. В день трагедии мои друзья из этой страны плакали, хотя никто из них даже не был в Украине. Они, кажется, вообще единственная страна, которая не боится России. Просто все деньги мира, в том числе России, у них, поэтому они могут себе позволить говорить все, что угодно.

К сожалению, так было не во всей Европе. Например, в Дании никто вообще ничего не знал о событиях в Украине.

Мария и ее жена

- Расскажи о своем проекте, в рамках которого ты женилась со шведкой.

- Мы расписались в мэрии в Мальме. Это было очень смешно. Я волновалась, готовилась - это ведь тотальное изменение в моей жизни. А тут мы приходим, ждем 5 минут, нас заводят в комнату и очень милая бабушка говорит: "Жаклин Шабо, ты готова взять в жены Куликовскую Машу?" – "Да" – "А ты?" – "Да" – "Поздравляю, вы теперь женаты". Все. Я даже не успела ничего понять.

Они не проверяли паспорт, мы не ставили роспись – все было приготовлено заранее. Нам вручили документик, сказали, мол, можете поцеловаться и до свидания. Это их стандартная церемония.

Теперь у нас есть большая мечта – сделать церемонию венчания в шведской церкви. Мы нашли женщину-священницу. Оказалось, что она – в прошлом историк искусства и арт-критик. У нее была своя галерея, но она оставила искусство, потому что ей надоел его цинизм, и стала проповедовать.

Она очень прогрессивная женщина, не верит в религию, но верит в веру внутри нас. После нашей первой встречи она сказал, что очень счастлива, потому что во многом согласна с нашей позицией.

Это же не только о лесбийском браке. Это о правах человека, о теле и границах. Мы дали проекту название BodyandBoarders, ведь выходит так, что государство и власть все время контролирует наше тело. Даже если ты любишь кого-то, ты должен доказывать. А уже они будут решать, правда это или неправда. Кто дал им это право?

 - С какими трудностями вы уже успели столкнуться?

 - После того, как мы расписались, я пришла в миграционную службу, чтобы попросить о виде на жительство. Но мне сказали, что раз я не из ЕС, а из страны третьего мира, мне нужно ехать в Украину, идти в их посольство, заполнять анкету и проходить интервью.

Я возразила, что я уже здесь и хочу остаться со своей женой. Но мне улыбались, говорили, мол, да-да, но вы же из страны третьего мира, поезжайте туда.

Я заполнила анкету онлайн. Вопросы, а их более сорока, – феерические. Самые гениальные: "Живете ли вы с кем-нибудь кроме вашей супруги?", "Имеете ли других партнеров?", "Имеет ли она других партнеров?".

Все это настолько неприятно. Все эти "с кем вы живете?", "сколько человек живет в вашей квартире?".  Они заглядывают в нашу личную жизнь, в нашу постель, хотят контролировать с кем я трахаюсь. Это мое тело и я могу делать то, что мне хочется!

- Что было дальше?

- Я созвонилась с посольством Швеции в Украине, рассказала, что получила мейл и спросила, что нужно делать. Отвечают они на звонки один или два часа в неделю, хотя на сайте написано, что каждый день. Дозвониться почти невозможно, разговаривают нехотя.

19 марта у меня будет собеседование. Нужно принести документы, а именно – две фотографии моего лица, загранпаспорт, свидетельство о браке и наши личные фотографии, чтобы они могли вынести решение, настоящий ли это брак.

Я была шокирована, потому что на сайте указано – если вы уже состоите в браке, то приносите паспорт, фотографию и свидетельство о браке.

Я рассказала это все Жаклин. Она звонила в посольство, где с ней разговоривали гораздо более вежливо. Но ей объяснили, что это лотерея – они смотрят на супружеские пары и каждый раз определяют дополнительные условия, чтобы принять решение, настоящий ли это брак.

- Какими будут дальнейшие шаги?

 - Во-первых, свадьбы в церкви. Это будет и перфоманс, и венчание по-настоящему.

Я не буду больше венчаться в своей жизни, даже если мы расстанемся. Это политический стейтмент, в некоем роде критика института брака.

- Насколько ты религиозна? Что для тебя значат эти церковные ритуалы?

-  Когда я была подростком, я очень интересовалась религией, разными конфессиями, искала ответы на вопросы. Но в религии я не нашла ответов. Я не люблю религию, отношусь к ней очень скептически. Но во мне есть вера, я верю в то, что в каждом человеке и в каждом предмете есть нечто божественное.

Церковь – это здание, архитектура, делать из этого какие-то религиозно-фанатические штуки я не считаю нужным.

В мае будем участвовать в групповом проекте в одном из музеев современного искусства в Умео - будут большие полотна с рисунками друг друга. Мы будем документировать нашу жизнь, наши отношения через холст.

Сейчас искусство по своей сути очень сексистское. Женское тело – самый используемы мужчинами объект, но у них нет на это никакого права. Теперь я нахожусь в законном браке и имею законное право использовать тело своей жены для вдохновения.

Мы также хотим сделать открытую дискуссионную платформу в Стокгольме, а потом, возможно, в Украине, если найдем финансирование. Мы хотим привезти правозащитников, представителей ЛГБТ-сообщества, художников и обсудить, что произошло, что мы поменяли, или можем изменить, куда дальше двигаться.

- Какова реакция шведской прессы и профессионального сообщества?

- Мы пока не выходили на прессу, сделаем это после дискуссионой платформы. Но у нас было два интервью с профессором гендерных исследований, которая пишет большую книгу о радикальных феминистских шведских проектах, начиная с 1970-х годов.

Она включила наш проект в этот список, потому что, как оказалось, все проекты до этого были очень локальные либо же обмен происходил с другими прогрессивными странами. Со странами третьего мира ничего подобного не было.

Отзывы всех наших знакомых, друзей, просто людей, которые о нас узнают в Швеции, очень позитивные. Нас поддерживают и радуются тому, что мы начали эту борьбу.

- Возможно, подобные опыты в гораздо большей степени влияют на самого художника, чем на зрителя. Нет ли здесь эгоизма?

- По поводу эгоизма не уверенна. В этом проекте мне приходится выслушивать столько гадостей, что это не пахнет эгоизмом.

Одна моя знакомая москвичка написала небольшое эссе о нашем проекте. Она не поддерживает это проект, потому что знает, что у меня есть бойфренд. Но это вообще не имеет никакого отношения к делу, у нас могут быть открытые отношения.

Она написала, что критикует нас, потому что непонятно, спим мы друг с другом или не спим. Если бы мы спали, то это была бы любовь, а так – непонятно. Это то же самое, что делает посольство, которое решает люблю я эту женщину или нет. А я ее люблю, потому что она не боится и идет вместе со мной, колоссально меняет свою жизнь.

Вообще получается, что всем очень интересно, кто с кем спит и как. Но это очень личное, здесь пролегает граница, и я веду борьбу за эту границу, когда никто не имеет права заглядывать к тебе в трусы и говорить, что тебе делать, как и с кем.